А.Л. Бем - О парижских поэтах

Иванов Георгий. Отплытие на остров Цитеру. Стихи. Париж; Берлин: Петрополис, 1937; Ладинский Антонин.Стихи о Европе. Париж, 1937; Присманова Анна. Тень и тело. Париж: Объединение поэтов и писателей, 1937.
[prev. in:] Меч, 04.06.37, No 25

Книжка стихов „Отплытие на остров Цитеру” как бы подводит итог целому периодупоэтической деятельности Георгия Иванова. Не случайно ее наименование повторяет заглавиепервой книжечки стихов автора, вышедшей в 1912 г. Но тогда это несколько жеманное ипретенциозное заглавие отвечало внутреннему содержанию поэзии Г. Иванова. Сейчас онокажется случайным и ничем не оправданным.

Н. Гумилев в отзыве на эту первую книжку стихов Г. Иванова писал, что она „заставляетверить в будущность Поэта”. Он не ошибся: Георгий Иванов занимает сейчас по праву одно изпервых мест в русской поэзии.

Сборник „Отплытие на остров Цитеру” следует читать в обратном порядке, с конца кначалу. В первой части книги напечатаны более поздние стихотворения, еще не вошедшие вотдельные издания. Вторая и третья часть содержат стихи из сборников „Розы” (1931), „Сады” (1921) и „Вереск” (1916). Из первого сборника, 1912 г., автор, кажется, не взял ни одногостихотворения, этим как бы отказываясь от своего первенца. Но этот отказ только внешний.

Нетрудно заметить, что, несмотря на перемену в тематике стихов, Иванов мало изменился. Гумилев как-то сказал, что у Георгия Иванова психология „фланера”, который легко сливается сокружающими настроениями и входит в их ритм и строй. По существу же его ничего не трогает,по-настоящему ничего его не задевает. Перелистывая его сборник, невольно выносишь именнотакое впечатление. В чем, собственно, эволюция творчества Георгия Иванова? Она может бытьопределена как постепенное освобождение от „предметности” (я имею в виду характерное длячасти русской поэзии акмеистического уклона привнесение в поэзию мира вещей) и упрощениесловесной ткани стиха. В более ранних стихах сборника мы еще найдем строчки со „страусами,змеями и лианами”, обильную географическую номенклатуру, восточный колорит, упоминаниеимен писателей и их героев. Внутреннее родство и временами прямая зависимость от М. Кузмина здесь несомненна. Чем ближе к нашему времени, тем словесный материал стихов Г. Ивановапроще и суше. Он как бы освобождается от лишнего балласта слов. и образов, стремится обойтисьсамыми необходимыми и точными словами. Но, к сожалению, это внешнее освобождение иупрощение не сопровождается внутренним прояснением, и поэтому остается впечатление все тойже нарочитости и манерности. Прекрасно это видно хотя бы на таком стихотворении:

По улицам рассеянно мы бродим,
На женщин смотрим и в кафе сидим,
Но настоящих слов мы не находим,
А приблизительных мы больше не хотим.

И что же делать? В Петербург вернуться? 
Влюбиться? Или Опера взорвать? 
Иль просто — лечь в холодную кровать,
Закрыть глаза и больше не проснуться? 

Здесь несоответствие словесной ткани с внутренним содержанием особенно бросается вглаза. Сами по себе прекрасные строки: „но настоящих слов мы не находим, а приблизительныхмы больше не хотим” — не доходят, ибо все стихотворение не есть выражение отчаяния, асвидетельство — не подберу более мягкого слова — духовного босячества, для которого и нестоило „искать настоящих слов”.

Внешнее „фланерство” заменилось своеобразным „фланерством духовным”, когдаподхватываются окружающие настроения и им придается обобщающая поэтическая формула. Неслучайно отдельные строчки Георгия Иванова в разных вариациях становятся общим местомпарижской поэзии. Пессимизм Георгия Иванова не берешь всерьез, потому что постоянночувствуешь за ним холодное безразличие или гейневскую иронию.

Но при всем том нельзя не отдать должного поэтическому мастерству Георгия Иванова.Совершенно исключительна музыкальность его стиха. Поразительно, какими скупыми средствамион создает превосходные пьесы, которых в сборнике немало. Вот только одно из такихзапоминающихся произведений: 

Как грустно и все же как хочется жить, 
А в воздухе пахнет весной. 
И вновь мы готовы за счастье платить 
Какою угодно ценой. 

И люди кричат, экипажи летят, 
Сверкает огнями Конкорд — 
И розовый, нежный, парижский закат 
Широкою тенью простерт.

Иное впечатление остается от недавно вышедшего сборника стихов Антонина Ладинского „Стихи о Европе”. По существу, он не вносит ничего нового в поэтический облик автора. Все тоже романтическое восприятие разрыва земного и небесного, все тот же ритмический рисунок стихаи повторяющиеся образы. Но эта устойчивость и верность самому себе Ладинского придает еготворчеству особую убедительность. Лирика А. Ладинского условна, она и не пытается обмануть кажущейсяпростотой. Но в своей условности она куда более убедительна, чем „простота” Г. Иванова. Инеуютность жизненного бытия на „мировой огромной льдине” у него не только словеснаяформула, но подлинное поэтическое обобщение. Подкупает в А. Ладинском и то, что он в своемтворчестве нашел свой „русский” подход к окружающему. Его восприятие Европы, в которомчувствуется любовь к ней, и тревога за ее судьбы, и понимание того, что она идет сама навстречугибели — все это напоминает отношение Достоевского к „святой земле чудес”. Кажется, втворчестве А. Ладинского намечается и какой-то внутренний перелом. Так мне показалось постихотворению „В дубах”. Его начало показывает, что не исключена возможность переходаЛадинского на поэзию „высокого стиля” и больших форм.

Анна Присманова чужда „риторики печали”, которая так бесила Гамлета. Она еще не знает,что такое „муки слова”, наоборот, ее „слова радуют”, она отдается их потоку, почти захлебываетсясвоим творчеством. Временами ей самой от этого неловко, и она робко извиняется за своюцветистость:

Прости меня, что на твое лицо
Кладу, о муза, столь цветного глянца.
Но ежегодно белое яйцо
Пылает от пасхального румянца...

Вообще она как будто несколько смущена своим даром. Отсюда тема о творчестве играет унее такую большую роль. „Неисцелимый порок”, однако, пока дает ей больше радостей, чеммучений. Хотя она стремится объединить свой сборник общей темой „тела и тени”, он невоспринимается как целое. Каждое стихотворение остается само по себе, почти в каждомнаходишь свое хорошее и плохое. Присмановой доставляет видимое наслаждение нагромождать образ на образ, причудливо связывая один с другим. Часто она умудряется чуть непо два образа дать в каждой строке:

Настоящий воитель является пушечным мясом,
Золотой ореол над собой он хоронит во мгле,
Как под ветром ветла, как жена перед иконостасом,
Расстилается он по укромной окопной земле.

Она очень восприимчива к чужому творчеству, так, стихотворение „Гобелен”, например, носит прямые следы влияния стихотворения „Обои” Аллы Головиной.

На книжке Анны Присмановой отдыхаешь после унылого однообразия парижской поэзии.Но несколько досадуешь на ее нерасчетливую расточительность. Присмановой нужна большаявнутренняя сосредоточенность, собранность вокруг одной темы, поэтическая „взрослость”, чтобыбогатство, данное ей от природы, нашло свое настоящее применение.

|

Русская эмиграция в Польше и Чехословакии (1917-1945) | Фотоархив | Балтийский Архив | К заглавной