Кн. Петр Долгоруков - Чувство родины у детей
[prev.
in:] Дети эмиграции, сборник статей
под редакцией проф. В.В.
Зеньковского, Прага 1925.
“Мне казалось, что я
никогда больше не увижу дорогой
моей родины, которую люблю всем
моим сердцем, всей душой и без
которой не могу жить. Все остальные
государства перед ней ничто”.
Последняя цитата,
противопоставляющая любви к
родине некоторое
пренебрежительное отношение к
остальному миру, находится уже на
грани между здоровым патриотизмом
и несколько гипертрофированным
национальным самомнением, которое,
в свою очередь, легко переходит в
мессианизм, в шовинистическое
презрение к гнилому западу, в
евразийство. И здесь заключается
интересная и важная задача для
разумных родителей и вдумчивых
педагогов. Русским детям,
находящимся вне русской школы и
особенно находящимся в то же самое
время и вне воздействия родной
семьи, угрожает денационализация и
потеря живого чувства родины.
Напротив, у детей, учащихся в
русской школе и особенно живущих в
интернатах, обстановка,
заставляющая их жить главным
образом воспоминаниями о России и
подвергающая иногда
искусственному подогреванию и
растравливанию наболевшие и
оскорбленные патриотические
чувства, может заставить их
замкнуться в национальном
самодовольстве, которое помешает
им использовать свое беженство на
то, чтобы взять у западной культуры
все, что есть у ней хорошего и
применить затем у себя. Деликатная
задача воспитывающих - бережно
относиться в таких случаях к
искалеченным юным душам и
постепенно выправлять их и
направлять по правильному руслу.
Надо тщательно разбираться в
каждом отдельном случае. Например,
следует ли давать развиваться у
детей ненависти к немцам?
Нижеследующие строки, взятые из
детских сочинений, показывают, как
сложен вопрос о ненависти детей к
врагам, в данном случае к немцам, и
как тонка грань между чувством
здорового патриотизма и
человеконенавистничеством,
порождаемым войнами. “В 6 час.
вечера вошли немцы и им, нашим
врагам, лишившим нас Родины,
благодарное население бросало к
ногам розы”. “Не могу забыть
ужасного впечатления, которое
произвел на нас победоносный вход
немцев в ***. Мы все плакали, глядя,
как жители усыпали их путь цветами”.
Еще сложнее вопрос о проявлении,
правда в единичных случаях,
недружелюбного отношения к нашим
союзникам, вследствие их не всегда
последовательного и
доброжелательного образа действий
по отношению России. Эти случаи
показывают всю остроту чувства
обиды у молодежи за ослабленную и
униженную родину. Вот наиболее
яркий образец болезненно и в
данном случае неправильно
реагирующей молодой души даже на
оказываемую союзниками помощь.
Необходимость получать подачки от
иностранцев, очевидно, оскорбляла
гражданское самолюбие автора
заметок и вместо естественного при
данных обстоятельствах чувства
благодарности получилась обида. “Когда
мы прибыли в Константинополь, наши
милые союзники, давая нам хлеб и
вообще пищу и видя, как на нее
набрасываются, снимали
фотографическим аппаратом. Эти
оскорбления, нанесенные нам всем, я
на долгое время буду хранить в
памяти для того, чтобы отомстить им”.
Месть. Страшное слово в
детских устах! А повторяется оно по
отношению большевиков во многих
тетрадках, а в одной относится
вообще к социалистам. Здесь тоже
есть над чем задуматься педагогу.
Надо раньше всего тщательно
поставить диагноз этого
болезненного явления. Во-первых,
чем объяснить, что оно наблюдается
сравнительно часто? А затем, чем
объясняется та страшная
озлобленность, которой так и дышат
многие тетради? И при этом нередко
упоминается о клятве, о зароке, об
обете мстить жесточайшим образом,
без пощады. Однажды пришлось
наблюдать одного мальчика лет 15,
живущего в интернате русского
учебного заведения за рубежом. Он
был хороший мальчик, религиозный,
очень необщительный и, видимо, чем-то
мучим. Как-то удалось получить от
него сознание, что он, будучи
девятилетним мальчиком,
присутствовал, когда большевики
сварили его отца живым в котле и
надругались над его
шестнадцатилетней сестрой. Он “поклялся
перед престолом”, что всю жизнь
будет искать большевиков и мстить
им. В настоящее время его мучил и
интересовал вопрос, может ли кто-нибудь
снять с него эту клятву.
Приведем некоторые цитаты,
объясняющие причины, породившие у
детей чувство мести.
“Мне было 13 лет. Папа
сильно заболел и поехал лечиться;
не доехал до станции, как его там
расстреляли. Я не в состоянии
описать того, что я тогда пережил. Я
дал зарок отомстить”.
“Я поклялся мстить
отнявшим у меня все самое
бесценное, самое дорогое”.
“...жажда мести за всех
наших отцов, братьев, матерей и
сестер, зверски замученных
палачами”.
В этих случаях дело идет о
личной мести за зло, причиненное
авторам сочинений или их близким.
Но часто говорится и о зле,
причиненном родине. В иных случаях
эти две причины переплетаются.
“Из хорошего прошлого
ничего не осталось. Досталось за
смерть старших братьев, за
поругание семьи и родины - одна
только месть и любовь к родине,
которая не изгладилась за время
первого отступления, второго
отступления в Крым, бегства из
Крыма, и за время трехлетней жизни
в Югославии, а наоборот все растет,
растет, растет...”
“Утешаю себя мыслью, что
когда-нибудь отомщу за Россию и за
Государя, и за русских, и за мать, и
за все, что было мне так дорого”.
“Отомщу всем тем, кто
надругался над родиной. Страшная
будет месть”.
“Только и жду случая,
чтобы... идти бить всех, кто оплевал,
надругался над родиной”.
А вот и жуткие в устах
детей упоминания о приведении уже
в исполнение мести: “Мне удалось
попасть в уездную стражу, где я
смог удовлетворить до известной
степени свое чувство мести”.
“Я дал зарок отомстить
как-нибудь этой красной сволочи,
что я, конечно, и проделал”.
Один ученик 8-го класса
рассказывает про расстрел отца,
про гнусные деяния одной чекистки-садистки,
свидетелем коих он был, 13-летний
мальчик. Когда большевики
отступали, “к нам во двор вбежало
два комиссара и, побросав оружие,
просили спрятать их в погребе от
казаков, которые вошли в город. Я
указал на погреб и подумал: придут
они, и я вас предам. Месть взяла
верх... подбежав к солдатам, сказал
им про пленных комиссаров”.
И так у многих детей мечта
о родине, о возможности в нее
вернуться, соединяется с мыслью о
мести. Можно ли родителям и
педагогам оставить их в таком
настроении, объясняя себе, что
чувство мести естественно после
всего пережитого? Но, во-первых,
надо отличать месть личную от
мести за попранную честь родины.
Недопустимость первой не требует
доказательства. Что касается
второй, то ее тоже приходится
отвергать самым решительным
способом. Мы не склонны в данном
случае к сантиментальной
размягченности, к непротивлению
злу. После всего пережитого
государственность и правовой
порядок придется, вероятно,
водворять железной рукой. Но
правосознание учеников следует
воспитывать в том направлении, что
борьба с злодеяниями, совершенными
во время революции, есть дело
публично-правового порядка, дело
государственной власти, на первое
время облеченной, быть может,
исключительными полномочиями; что
суд Линча и вообще личная расправа
допустимы лишь при отсутствии
сильной организованной власти,
иногда как неизбежное зло, подобно
очевидному преступлению,
оправдываемому подчас присяжными,
а в данном случае историей. Но что
строить на этом восстановление
правопорядка - значило бы
углублять и удлинять
братоубийственную революцию и
анархию, столь ненавистную
подрастающему поколению беженцев,
и разжигать озлобление и страсти.
Молодежь, прошедшую через
фронтовую службу и революцию и
имеющую иногда извращенные
понятия о морали и о ценности жизни,
следует приучать к мысли о
желательности с точки зрения
личной морали прощения и во всяком
случае о нежелательности мести.
Надо напоминать, что гнев есть
плохой советчик. С точки же зрения
общественно-правовой следует
указывать ученикам на разницу
между обезвреживающими
мероприятиями, наказывающими (или
устрашающими) и мстящими, и на
желательность применения первых,
допустимость вторых и
недопустимость третьих. Надо,
чтобы молодежь усвоила мысль, что и
в интересах государства в
некоторых случаях, главным образом
при массовых преступлениях,
вызванных какой-либо общественной
катастрофой или массовым психозом,
выгоднее иногда даже сточки зрения
целесообразности придерживаться
духа амнистии. Чтобы молодежь
вернулась на родину нравственно
здоровой, вдумчивый педагог должен
понять, через что она прошла и
какие следы в ней остались от
пережитого жестокого времени, и не
столько поучать ее, сколько
врачевать ее души. И эта книга, быть
может, наведет лишь на некоторые
мысли лиц, имеющих дело с русскими
беженскими детьми и молодежью. Но
ценнее, разумеется,
непосредственное знакомство с
молодежью для установления
точного диагноза душевной болезни
в каждом отдельном случае и
приемов ее врачевания.
Какую же родину надеются
увидеть наши дети по своем
возвращении? Здесь нам невольно
придется коснуться политики, хотя,
казалось бы, не место политике в
средней школе. Но так можно
рассуждать лишь относительно
школы в нормальных условиях, а не в
беженстве, когда само беженство
есть уже политика, когда причину
всего пережитого дети или юноши
объясняют политикой, и свои чаяния
относительно будущего России они
связывают опять-таки с политикой. А
затем, если говорить о политике в
широком смысле этого слова, то она
сводится в настоящее время для
огромного большинства русских
беженцев, главным образом, к общему
национально-государственному
вопросу, а ведь вопросом этим
занимается школа и нормального
времени. Тем более он неизбежен в
школе беженской. Большинство детей
говорят лишь о падении большевизма,
о своей вере в то, что Россия будет
вновь сильной и могучей. Это в той
или иной форме повторяется во
многих сочинениях: “И наступит
день, когда Россия стряхнет иго
насильников и снова воссияет ее
мощь”.
“Я все еще надеюсь
вернуться в Россию, но не в
большевистскую, а в Россию свою,
национальную”.
 
top
|
